Интервью: Н. Аничкин
Лит. обработка: А. Рыков
Материалы сайта «Я помню»
Чумаченко Валентина Ануфриевна
— Я родились 1-го ноября 1923-го года в Саратовской области. Тогда это была АССР немцев Поволжья, Золотовский район… теперь это Красноармейский, поскольку там были ликвидированы все немецкие поселения, а новым – даны другие названия. Это выше Камышина на 200 километров, даже меньше.
Учиться я начала в немецкой школе. Папа служил в армии в Самаре, там он вступил в партию – и пошёл по этой линии, был партийным работником. Его послали после приезда из армии в Золотое, как называется наша пристань: она и от Волги недалеко, и от немецких посёлков Байцер и Гим [Так у автора. – Прим. ред.], вот такие были два города небольших… это недалеко совсем, километров 30-40 от Золотого на сушу. Екатерина давала немцам самые лучшие земли, они там поселились, потом уехали, а теперь некоторые снова из Германии вернулись и живут в своих сёлах.
Я окончила только 9 классов, перешла в 10-й – но началась война…
— Как Вы узнали об этом?
— По радио. Чёрные репродукторы. Около завода было два: по обеим сторонам заводских ворот. И по районному радио было объявлено, что в 12 часов будет выступать Молотов… а слухи – давно ползли… наверное, с месяц, а то и с два.
— Предчувствие было?
— Было. Мы на Новый год гадали, наш 8-й класс… было нас – я и пять человек, наша группа. Сковородку перевернули, газету смяли, положили на сковородку, зажгли, она прогорела – и там появились явления… явления первые – мы увидели, все шестеро, что горят украинские хатёнки, люди бегут, дома рушатся… мы думаем, что – беда Украине. Вторые – это гроб, и одной моей подружки дедушка лежит в этом гробу. И действительно: в первые дни он умер. Он такой бородатый, его везде знали, борода у него такая огромная, клином. И так разговоры шли с Нового года: какие-то люди – старушки, мужчины, женщины – все говорили, что скоро будет война.
— В 1941-м году Вы были в Сталинграде?
— В 1933-м мы переехали. Мама, может, в сельсовете взяла справку, что нам можно выехать? Потому что из деревни – не разрешали. Во-первых, неурожай: даже не уродилась морковка, свёкла, капуста… Так вот, только объявили, что это война – все начали кричать: и мужчины, и женщины, кто был на площади. А площадь на тракторном – приличная. Там многих построек не было – и она была огромная!
Слёзы, крики – и сразу в военкомат – и сразу призыв! А мы – развоевались: «мы пойдём, мы разобьём, давайте нам пушки, пулемёты, мы этих немцев!»…
— Была уверенность, что немцев разобьют быстро?
— Мы разобьём быстро!
— А в военкомат – пошли?
— Вот как была гурьба детворы с разных школ – вся – в военкомат! Орём, кричим, что есть мочи – а военком вышел, молчит, улыбается. Потом мы наорались, замолчали.
— Ну вот, накричались? А теперь я вас спрошу: а что вы умеете делать? Ну, пойдёте на немцев. Ну, дадим пушки. А стрелять – умеете, нет?.. А везде по городу огромные плакаты, как «Окна РОСТА»: «Идите служить военному… морскому делу…» – и всё перечислено: идите служить танкистами, в лётчики… как бы предчувствие войны было, потому что огромные плакаты призывали молодёжь, но мы-то ещё тогда не призывного возраста были.
Призывной возраст был тогда в 18 лет и в 20. Папу моего – в 20 лет забрали в армию, а мы шли – уже в 18. Военком говорит – вас всех перебьют, и останутся ваши танки, пушки, пулемёты, и как же мы будем тогда воевать и чьими руками? Нет умелых людей! Идите обучаться военному делу! И все – как поняли. Я – поняла, что мне нужно санитарное дело, у меня давно было желание быть санитаркой; другие ребята поняли, что у них – ПТР, третьи ребята…
— А Вы поступили на курсы медсестёр при заводе?
— Лидия Степановна Пластикова, как секретарь райкома комсомола, отобрала 20 девочек, и у нас была группа. Вите Макарову, он секретарь комсомольской организации нашей школы, она дала задание 10 ребят подобрать самых хороших, умных – и их отправить в Бакинское военно-морское училище. По каждому району секретари отбирали, и каждому нашлось дело, кто хотел найти. В основном уже потом военкомат призывал, а мы – шли, как добровольцы.
— Сколько на курсах учились? — 6 месяцев. «Рокковские» назывались: Российское общество Красного Креста и Красного Полумесяца. Там обучали – перевязка, обработка ран – это первое… а остальное – это уже мединститут: 5 лет. Медучилища сестёр – двухгодичные, фельдшера – 3 года, а врачи – 5 лет… у нас институт свой медицинский всегда был.
— После окончания курсов Вы сразу попали в армию?
— Нет: кругом – бомбёжка! Уже тракторный начинают бомбить, завод эвакуировали, Волга рядом. Баржи, тут железная дорога, их раз – и на Урал, и пришли мы к Чуйкову. Это уже 1942-й год, сентябрь. По радио передают: «Товарищи сталинградцы, эвакуируйтесь, пожалуйста, скоро здесь начнутся очень жестокие бои!» Предупреждали.
— Ходит такая история, будто Сталин чуть ли не запретил эвакуацию из Сталинграда, а на самом деле – наоборот?!
— Наоборот: «Товарищи сталинградцы!»… Чуянов [Секретарь Сталинградского обкома партии. – Прим. ред.] говорил по радио: «Как можно быстрее – за Волгу, там работа всегда есть, по направлению предприятий поедете в тот город, в какой захочется».
Это уже потом был дан приказ №227 «Ни шагу назад». Это потом стала милиция шалить, части стали не подчиняться своему командованию… а пока – нет. Мы перешли на тракторный. Мостик такой. Что здесь двумя ручками держишься – проволока идёт, внизу он – тоже из проволоки, и забросан травой, чтобы нога не проваливалась. Узенький такой. Мы перешли. Против тракторного – маленькая Волга, остров и большая Волга.
И мы перешли через маленькую Волгу в час ночи: мама и я. Тележку достали… ещё дедушка дал нам давно телегу, и так её взяли и перевезли по воде, наверное, старшие. Мамина сестра двоюродная. Мне – 17-18 лет уже, но я ростом маленькая была. Как-то перешли, на острове день переждали, а тут – Спартановка, она выше этого острова. А оттуда уже немцы… заняли позицию такую, как треугольник… там кладбище было – и им оттуда видно, кто тут. И – как начали минами! Как мы остались живы – не знаю, в щёлки всё запрятали, зарылись, дождались следующей ночи – а следующей ночью баржа приехала и всех нас забрала. И никто не мешал, не было никого, ни обстрела… Как раз удачно.
В других случаях пароходы огромные топили: «Сталин» пароход, ещё какой-то с людьми, с ранеными… мои знакомые тётя Аня и двое детей вместе утонули. А муж её – в милиции работал, и они не имели права первыми садиться. Он их погрузил – и напротив тракторного уже прямо около берега попала то ли мина… пароход пошёл ко дну, и тётя Аня, беременна она была, и её Толик – утонули. А мы – перешли за Волгу, и – прямым сообщением по средней Ахтубе – в Ленинский. В нём медсёстры – нарасхват, потому что госпиталя все за Волгу прятались, останавливались там. Мама говорит: «А поедем к себе в деревню!» И мы тем берегом проехали до Камышина. Он на этой стороне.
И через 2-3 дня я сразу пошла в госпиталь в Золотое. А остановились – у двоюродной сестры… мама, братик и я. И она сказала так:
— Тётя Дуся, у меня есть тыквы, капуста, все овощи, но у меня нет муки и пшена, так что если есть вещи – пойдёте поменяете. Мама так и сделала. На той стороне за Энгельсом есть Ровное, и там как раз урожай был, и она наменяла на пшено, на муку – может, по 10 кг.
— Когда Вы попали в госпиталь – какие у Вас там были задачи?
— Ухаживать за ранеными! Госпиталь наш, когда начинаются бои – все машины заняты: перевозят боеприпасы. Потом на госпиталь 3-4 машины дадут – и всё, а это – мало. У нас и коек полно, и операционное оборудование… причём не одно, а 3-4 комплекта… оперировали прямо на улице: начиная уже со Сталинграда – палаток я и не видела, а в Курске – там же полно оврагов, или прямо подряд на воздухе… иногда – под тентом, иногда без: какие обстоятельства.
Мы ещё работали, как рабочие, на заводе: по 8 часов. И у нас из двадцати девчонок на окопы никого не посылали! Мы сперва работали, потом практиковались в госпитале. И так – сутками… как повезёт: если нет раненых, не привезут – значит, придремнём, а если привезут – мы их обрабатываем, а потом к 8-ми часам чтобы была на своём рабочем месте. Сутками не спали – и ничего!
А мы потом дошли до Венгрии, город Секешфехервар, страшные бои… пополам город: 6-я гвардейская танковая наша – и 6-я немецкая, «6» на «6». В самом городе мы встретились, две шестые армии – и там мы с мужем познакомились, потому что госпиталь рядом был.
И вот я так стала служить в танковом батальоне санинструктором. Конечно, я в бои с ребятами не ходила, потому что был такой случай. У нас девочки выбежали: «В бой идёте, ребята?! Нас никто не тронет!»
Садятся на трансмиссию за башню – а башне надо работать и крутиться, и одна там так и остаётся… Аллочка Меньшикова, моя подружка – четыре разрывных. Она была родом из Магнитогорска. Аллочку похоронили – ребята так плакали! Она – умница, хорошая, хорошо ухаживала… неделя – обязательно в баню! Где она берёт, что она достаёт – кто её знает, но ребята мылись – каждую неделю! И мимо её никто не пройдёт: она у всех и вши проверяла сама, никакому Ване или Пете не доверяла, стоит в дверях – и пропускает мимо себя…
После Вены – нас на север, в Чехословакию: Брно, Зноймо, Йиглава… и вот мы прошли Брно, дошли до Зноймо – митинг. Собрались на этой площади и русские, и словаки, и чехи, и кого там только не было… а в дом залез какой-то немец с фаустом – и в эту середину пустил один заряд.
Сколько было крови, слёз, ранений, насмерть убитых! А я ведь туда тоже рвалась: хочу на площадь, послушать! Чумаченко меня за комбинезон, и – назад.
Только я ему налила воды в ладошки, чтобы он умылся… мы же – трое суток без сна! Кто только мог сесть, рычаги водить – все садились! Не может один механик вести трое суток.
Я осталась у него, он меня больше никуда не пустил. Так и попала я к Чумаченке в эту часть: боевая, передовая. Я сначала не додумала, что я на передовой: я так и думала, что я ещё в госпитале, да как потом там под танки пряталась, лишь бы только осколки били по колесам и гусеницам, чтобы в меня не попали! Сквозь гусеницы всё-таки летят мелкие, а большие – уже не пройдут… и вот только год тому назад я всё поняла и стала бояться войны… а тогда – я не боялась. Только теперь здесь стала бояться. А то – было под Будапештом. Как город брали – кругом обложили, только со стороны Дуная открыты подходы были. Там их речная дунайская флотилия была – и их уморили голодом. Немцы им бросали сверху и ящики, и продукты, а ветер есть ветер: всё больше к нашим попадало, чем к ним. Мы шоколад ели немецкий, пили коньяк… Там кровавая бойня была!
Здесь всё обложено танками, они дежурили сутками. Уходят ночью, меняются. Потом по неделям стали ходить, и измором и окружением взяли Будапешт. И ту флотилию никуда не пускали. Расстреливали все судёнышки, которыми немцы пытались отплыть или приплыть… так же, как корабль на Северном море им взорвали вместе с огромной армией выученных… «Вильгельм Густлофф»: всё пошло ко дну. Война есть война…
А потом наши – у них же у всех наушники – слышат прямым сообщением: — Ребята, скорее в Прагу: немцы закладывают под самые ценные здания бомбы, собираются Прагу поднять на воздух! А мы были – где тот взрыв произошёл от фаустника. И других полно, и мы – и все помчались, а чехи пражские в наушники ребятам воют и кричат всё без перевода, а мы понимаем:
— Русские, помогите!!! И когда мы вошли в Прагу – было два часа дня. Первой туда ворвалась 3-я танковая армия, которая штурмовала Берлин 1-го мая вместе с Жуковым. Немцы тогда стали разбегаться из Берлина: часть – на север, в Швецию, Голландию… а большинство – «вниз» [На юг. – Прим. ред.], к союзникам. И мы с ними – столкнулись! Танки друг с другом – немцы с нашими – зрелище не для…
На мне белый беретик был – ребята прибежали, и сразу на меня – танкошлем!
— Валька, тебя любой снайпер снимет! Скорее шлем надели – и сказали, чтобы я даже из люка не выглядывала. Прямо столкнулись и с немцами, и с союзниками: «Ой, не признали вас».
Врали! Все знают, как поладили эти союзники и немцы. Так вот мы – в два часа дня, а 3-я танковая армия – в девять утра вошла, раньше нас. Рыбалко. Пыльные, грязные, танки были завалены цветами: нарциссы, сирень, консервы бросают! Нам говорят:
— Глядите, а то вместо консервов мину схватите! Разогнали свору всю, в Праге едем – дорога печальная. Стоят с портретами в чёрных рамочках… и мы скорее – полотенце, и – к Влтаве. Я, Ваня и Миша, командир 2-й роты. Побежали умыться: грязь на нас, пыль… Я чехам говорю, что нужно есть. Они ж – тащат зелень! Редиски… Мы же сели на платформы, прикрутили наши танки, станция Сдице [Так у автора. – Прим. ред.] – и поехали. Проезжали Словакию – «Двери-окна закрыть!», Польшу – «Двери-окна закрыть!», Германию – мы не касались, там нет дороги… или есть, но нас по той дороге не пустили.
Утром открываем двери, окна – солнышко, июнь-месяц – и первые голоса, что мы услышали – «Дяденька, дай хлеба!» Это уже – детвора наша, это станция первая – Чоп. «Мы голодные, есть хотим…»
Ура: Россия! Мы родину сразу узнали, потому что – голод. Накормили ребят. А Урал проехали – и поняли, на какой «парад» мы едем…
— Какое ощущение было, когда узнали, что едете на войну с Японией? Что война только что закончилась – а Вас снова на войну?
— Приказ есть приказ. Надо – и всё. И никто слова не сказал.
— А как считали – быстро закончите? Или придётся повозиться?
— Гадали и думали, потому что японцы – серьёзный противник. Это не немец-шалопай. Японцы – противник очень хитрый… поумнее, чем мы. Ну, приехали в Баян-Тумен… он же – Чойбалсан. На зелёное поле.
— Забайкальский фронт?
— Да. У Чойбалсана мы были тоже месяц. Наши танки пасутся на зелёных лугах. Там есть японский укрепрайон около Хингана, где кончается Монголия. Хайларский район. Там у них – дороги, всё путём, как положено. Наши танки построились поротно, повзводно, и – к Хайлару, и полезли по сопкам. А японцы – везде! Наши же танки – габаритные, по одному нас перебьют быстро… Сапёры ещё дорожки прорыли быстро – они умеют это делать хорошо – и мы поднялись в Хинган на 1000 метров. Нас там уже руками так не возьмёшь, там уже – наша власть! Едем мы по Хингану – песок и мелкая галька, всё в глаза бьёт, в голову, а танки это не любят, особенно моторы. А идти надо – в боевой готовности. Мы не знаем, какой противник, а всё открыто… Шли затылок в затылок – не пошлО.
Потом стали в шахматном порядке: и на тот танк пыль не попадает – и этот без пыли. Но Хинган – не везде такой ширины. Видели людей, которые совершенно нагие: так, какая-то маленькая повязочка… а мужчины – и вовсе без этого… диких людей. Ребята надели на них своё нижнее бельё – а они нам тащат метровые огурцы! Вот где мы впервые видели китайские огурцы. А через Сибирь ехали – омулёк с душком. Байкал видели первый раз… но потом уже скоро и второй раз видели Байкал. Через туннели проезжали. На Хингане наши танки прилетали девчонки с мальчишками бомбить. Самолетики, как наш По-2, даже меньше. А девочкам – по 16 лет, они умирают камикадзе. Пикировали на танки, бросались. Но – ни одного танка не испортили, не подбили.
— В Вашем батальоне – потери были? Это же как раз Манчжурская операция?
— Нет. Если были потери, то – другого характера… ночью же – тоже ехали. А заснул – и всё. Давили пехоту. 1927-й год взяли [Призвали солдат 1927-го г. р. – Прим. ред.] – а они же ещё мальчишки: спят, залезут в ямочку… а танк – разве видит?! Проехал – и человека задавил. А так – потерь не было… Была! Была одна потеря! «Сундук» звали парня. Здоровый. Сел с краю, где там на траках торчат железки – его за ногу зацепило, стащило, задавило. Больше наших потерь не было. Мы 1500 километров Хингана ехали дня три. А потом начались разливы. Летом же в горах тает лёд… реки – сами такусенькие, до колена, а как разольётся – то километров пять!
У меня снимок есть: мост такой – конца не видно, а на самом деле глубины – нет. Они – песочные, меняют своё русло. Могут за сутки поменять его. Упал у нас один мальчишка… первый раз сел за руль машины – а ехали по железной дороге, а здесь – шпалы. [Показывает.] Так вот танки ехали по этим шпалам, а железная дорога под днищем оказалась. Всех предупредили: не выглядывать в дверь, только дорогу вперёд смотреть, а он – выглянул. Голова закружилась – и он полетел с машиной… но, пока он летел – сообразил, что открыть нужно дверь и выскочить! Так он и сделал – и остался живым. Наши комбаты ругались.
Доехали до Тунляо – конец Хингану! Много разных было, конечно… разливы рек мешали… стоит танк – около него бросили бочку. Ему из этой бочки надо заправить – а он в тине этой никак… бросали тросы, несколько танков тянули его – и вытаскивали, никто не тонул. А в 30 километрах от Киева – это чуть повыше, где Петривцы – есть село Дымер и река Дымер: не река, а болото. И Чумаченко как-то там на танке пошёл – и застрял! И по нему потом пошли танки, так как он не успел вылезти, так там внутри и остался.
Потом в Киеве встречались – ремонтники говорят:
— Мы там тогда у него нашли три канистры со спиртом! Ну вот, а с Хинганом – опустились к морю. Кончились 1500 километров – и разделили армию на две части. Пошла «голова» в Благовещенск, Владивосток, а «хвост» – остался нам. Нас командование повернуло на эту сторону. Но там, куда пошли «благовещенские» – там были очень тяжёлые, жесточайшие бои! Такие же, как в Сталинграде – только с японцами. Они нам там госпиталь весь вырезали с ранеными и с врачами. Остался один человек вроде сторожа: он успел спрятаться где-то и доложил потом командованию: всех вырезали. Не застрелили, ничего – в ы р е з а л и .
— А у Вас были бои легче?
— Мы – повернули… гарнизончики оставляли японцы, когда пошли… городок небольшой, гарнизон 50 человек, гарнизон меньше 20-ти человек, вооружённые и с их белым флагом… а у нас – только танки. И самолётики дали нам такие… «русьфанер», туда посадили несколько человек – высадят около города, и начинаются переговоры, как будем дальше.
— Или мы вас перебьём – или будете живы и перейдёте к нам, как военнопленные.
— Сдаёмся. Японцы – так если они видят, что не выиграют – они сдаются сразу, все договор подписывают, все разоружаются, всё складывают. Они молодцы в этом положении. Вот так мы дошли до Порт-Артура 24-го августа. Чанчунь, Дайрен… там пленили генерала, который возглавлял Белое движение… Колчак, адмирал – тот был раньше расстрелян, а этот – пехотный…
— Это казачий атаман Семёнов?
— Семёнов. Дача была у него в Дайрене. Две дочки, жена. Он сидел уже с чемоданчиком и ждал:
— Ребята, вы за мной? И – пошли. Мы там везде пролазили: и Голубиный утёс – интересный городок… бухта небольшая… «Петропавловск» макаровский – он был затоплен, чтобы не пропустить…
— «Петропавловск» же подорвался на мине?!
— Там никто не знает. А кто говорит, что его камикадзе подорвали! У меня была целая книга, я её подарила подружке. И 1904-го года были ещё окопы, могилы, кладбище русское: каждому офицеру – своя могила, надпись, а солдат – в братскую могилу огромную. В одной – 13 000, а в другой – 16 000 или 17 000 останков. Мраморные белые кресты в русском стиле – и надписи «Доблестным, героическим русским солдатам от японского правительства за храбрость». Вот это меня поразило – что японское правительство честь и достоинство очень хорошо чтит.
Купались в Жёлтом море… там на Электрический утёс поднимешься – и этот остров Хакаиде видно [Так у автора. – Прим. ред.], а что по нём люди ходят – не видно. Поели рыбы морской. Плевались первое время… потом только раскусили, что она вкусная.
В сам Порт-Артур мы не ходили. Мы же японские казармы заняли: там номера – высоченные, дворы чистые убирали японцы… жили мы – только в японском квартале: не в китайском! А то исчезали ребята. Сегодня – здесь, сидим разговариваем, а завтра – тебя уже нет… или они сами убегали, или их воровали. Потому что – там же американцы. И нас потом оттуда – на Читинские разъезды: от Читы – и до китайской границы. На них расположили – чтобы, как только Чан-кайши начнёт беспокоить территорию Мао-дзе-дуна, то: — Товарищ Сталин, беспокоит он меня! И какой-то батальон сразу едет. 2-3 недели побудут – они успокаивались…
В конце концов Дмитрия Александровича отправили на курсы улучшения командного состава. Мама к нам туда приезжала, в «500-весёлом» [Легендарный состав поезда того времени. — Прим. ред.], с нами там была месяца два в Забайкалье. Нам же давали всем грамоты после войны, что мы должны каждый получить по 4 га земли – а мы не брали. Сейчас бы нужны были, но – время прошло…
— Какие обязанности у Вас были именно в танковом батальоне?
— Перевязывать… то живот заболел, ухо, глаз… оказывать первую помощь.
— А из танков Вы бойцов не вытаскивали?
— Я лично – не вытаскивала. Меня отправляли подождать посидеть в какое-нибудь место, говорят:
— Гляди, кто будет сюда идти – и этим помогай, потому что толку никакого, если сама пойдёшь.
— Сравните питание в госпитале и в батальоне?
— Что захочешь, то и принесут: полно трофеев было немецких, сколько хочешь!
— А в госпитале выдавали 100 грамм?
— Выдавали, и табак выдавали. И наши девчонки начали… парни нас научили скручивать так козью ножку… из газет-то – не из каждой: надо знать, как разорвать бумагу! Если так разорвёшь [Показывает.] – ничего не получится. Если по длине – тогда скрутится. И мы ребятам затягивали, потому что руки были. У нас, кто хотел – всегда курил.
А вдруг Татьяна Абрамовна говорит:
— Этим застранкам – вместо табака – шоколадки! А мы их и не видели в жизни! Как мы рады были! Но закуривать ребятам – всё равно мы закуривали. Ботиночки нам выдавали – 45-го, и сапоги – «раздвижные».
Но уже под Сталинградом, из Золотого – Татьяна Абрамовна поехала в Бекетовку – тут как она пробралась, я не знаю – и привезла нам ботиночки по нашим ножкам: всем – их размеры.
— Форма какая была – мужская, женская?
— Даже юбка была! А когда я в Румынии ездила (меня посылали 3 раза возить бойцов: 2 раза наших в Бельцы и 1 раз румын в румынский госпиталь) – брюки выдали на этот случай: на лошадь же надо садиться!
— И в батальоне тоже в брюках ходили?
— Нет, я не ходила, потому что у меня был комбинезон.
— Бельё – мужское? Кальсоны и рубашка?
— Сидим, как всегда, кучка ребят – и каждый своё рассказывает… и я присоединилась. Вася Тарасенко был, он мне говорит:
— Валя, иди сюда! Я подхожу.
— Моя машина, моя летучка – ремонтная машина маленькая: только для батальона! Она быстро подъезжает к любому танку – как летает! Он этим заведовал.
— Зайди в летучку: там я разложил на столиках… что тебе подходит – возьми, и бери как можно больше! Я говорю:
— А комбат – знает? Разве я могу зайти в чужую машину?
— Знает, я ему доложил. Полезла. Залезла, а там – трусики, лифчики и рубашечки любого цвета, любого размера! Шёлковые, конечно, новые, с этикетками! Мне стыдно: я ещё в батальоне без недели… как я нахапаю?! По две взяла. Даже трусов хотела больше взять – но стеснялась. Он говорит:
— А что ты так мало взяла?.. Ну, это было уже моё, и я уже не надевала рубашку. А на Хингане, когда днем «+50» и когда ночью «-50» – тогда они как раз, эти рубашки, и пригодились: я одевала под низ именно их.
— Вши. Были? Много?
— Много! Когда в госпитале – мы в утюги из печек, чугунные, доверху углей наложим, и – швы! Они – трещат! Прошла разок, ещё разок – и всё. Куда деваться от вшей?! От тоски они, оказывается, эти вши…
— Когда Вы были в Праге – говорят, первоначально в неё вошла 1-я дивизия армии Власова: коллаборационисты…
— Нет… может, 3-я? Они же первые вошли… ну, не мы – точно.
— А Вам попадались именно коллаборационисты?
— Попадались. Под Сталинградом был наш госпиталь, станция Иловля. Пришлось перевязывать и наших, и немцев, и даже вот этих… только отдельно, под насыпью. Ну а куда же их? К нам?! Наших – и этих?! В общем, немцев перевязали раньше их, там положили. Так они ещё запротестовали! Ах вы, предатели! Они – начали на нас, мы им – тем же, мы уже языкатые стали, а потом и говорим:
— Вот сидишь – и сиди, а то дам укол – и не встанешь! Замолчали. Они ещё с охраной были всё время… а немцы – без охраны, сами шли. Они нас никогда не тронули, мы вместе в одном селе были. Они только в наших старых окопах прятались, пока их ещё не собрали всех. Когда окружение – их же сперва собрать надо, а потом вести.
А в прошлом году моя дочка ездила на экскурсию по Чехословакии, и была в Праге, и на этом мосту 12-го века, где наши танки стояли… это вокзал туда смотрит, а улица Влтавой кончается, и – мост этот старый, транспорт не ездит по нему. Она говорит – нас повели к этом мосту, и гид стал рассказывать историю этих власовцев… а нам – никто не рассказывал в 1958-м году! А им – рассказали. Оказывается, они же там были около Праги, прятались: они уже отстали там от Гитлера, порвали всё с ним!
Пришли к правительству чехов – и говорят: «Мы не поладили с советской властью, нам бы хотелось, чтобы Вы дали нам какое-то место безлюдное, где Ваши не живут и жить не будут – и мы бы там поселились и остались, мы хотим быть у Вас». Правительство говорит: «Мы же с Советским Союзом в дружбе, это же будет нечестно».
– «А как нам тогда быть?
– «А мы не знаем, как вам быть, как вы тогда делали – так вы делайте и сейчас».
Прошло некоторое время – они все вышли на Карлов мост и все во Влтаву спрыгнули и утонули. Она мне рассказывала.
— Вы упоминали приказ №227. Сейчас говорят – «страшный приказ», «ненужный приказ»… а тогда – как к нему относились?
— Относились положительно, потому что – хватит! Дальше Волги – куда идти?! Если Урал возьмут – то уже всё… А вообще – Гитлер шёл не на Сталинград, не на Баку: он шёл на Гималаи к Ламе, чтобы стать выше всех. Лама же считал себя выше всех богов. Он шёл [Гитлер.] к той старой самаркандской дороге, что и Александр Македонский, который там же и погиб… он тоже стремился к этому, только он попал сначала в Самарканд, а потом в индийские леса – и слонов там его уничтожили, и всю армию, и самого его убили. Вот и Гитлер туда же стремился. Все говорят, свастика – Гитлера… а это не Гитлера свастика, а – Ламы!
— Как в войсках относились к замполитам?
— У нас комиссары были ещё прямо в госпитале. Те, которые ещё в гражданском, и мы их очень уважали. Мы же девочки – из школы прибежим, сделаем уроки – и опять к ним пошли. А потом – первое, куда мы попали – Украина – это вроде своя советская власть, а Румыния – уже не своя, но всё-таки мы с ними ладили. Мамалыга у них была, у молдаван. Кукуруза если на воде – вкуса нет, а если с салом и на молоке – то мамалыга. И нас комиссары учили так:
— Девочки, мы жили при советской власти, у нас были одни порядки, у них – другие. Вы встретитесь с другими порядками – не командуйте, не лезьте в их власть и не указывайте. Зайдём в село – они подходят сюда:
— Чифачи!.. (это по-румынски) И говорят: у вас рога должны быть, нам говорили, что вы, русские, с рогами, и кожа чёрная у вас, и тело должно быть чёрное. Нате, смотрите! Вот мы: такие же, как вы: из мяса и костей! Пощупали они нас, танцуем вместе, поём – и они поняли, что это враньё. А комиссары:
— Второе – смотрите: с хозяином – будьте скромны. Хозяин – у них всё. Что он скажет – то и будет. Вас оставят на квартире – кто метлу берёт, кто веник, кто тряпку – и во дворе убирайте, и зайдите в комнату: не спрашивайте, можно или нельзя, а – берите и начинайте мыть полы, чтоб всё приводить в порядок, чтобы от вас девушками пахло, а не мужиками. Садимся кушать, потом выйдем, делимся впечатлениями – а нас накормил хозяин хорошей мамалыгой! На молоке, и масла добавил, и сала туда нажарил – и делит (они веревочкой делят), когда она остынет. Мы объедались, такая вкусная! Вы это делали? Нет? А мы – делали.
— Мы уйдём, и чтобы за нами – чистота и порядок! – вот чему комиссар учил. И Чумаченко, как идут все в бой:
— Если из вас кто не вернётся из боя – я вас и там найду!!! Он за ребят – был готов всё сделать!
— Если танк что-то не то – то бросайте его, ещё сделаем: железо – наше! Но главное – чтобы вы были живы! Если опасность – то это прилипнет, то залипнет – бросайте! Не нужен он нам такой! После демобилизации когда собирались там в Москве на Красной площади… музей Ленина, гостиница «Москва»… я с другими ребятами в стороне стою, а смотрю – Чумаченко разговаривает с ребятами: подходят, жмут ему руку, обнимают его, глаза вытирают. Благодарили за сына, за дочку, за всё хорошее, что было. А был у нас в 3-м батальоне депутат Верховного совета – его даже сами командиры батальонов ненавидели. Какой человек…
— Как к Вам местное население относилось в Венгрии, Австрии?
— «Русайка! А я немка! Мы соседи! Мы любим друг друга!» А в Румынии мы получили первые леи. Первые деньги вообще! Здесь, в Золотом – нам ничего не давали, под Сталинградом – не давали, и только в Румынии нам выдали леи: это – румынские деньги. Я говорю: я платье сошью! (У меня сперва было 3 платья, я из дома взяла – а у меня их на Украине украли вместе с чемоданом. Не в чем на танцы сходить. Сара Иосифовна без конца мне костюм офицерский давала, только погоны снимала, и сапоги отдавала офицерские на танцы.) Пошла купила с хозяйкой, сколько мне нужно, на разных языках:
— Ты возьми 2 метра 50 см! Уже меру – знаем. Я хочу воротничок беленький – у неё свой есть, достала. Поясок из этого же материала сделали, а туфли – где взять? Ну, и туфли сочинили, и вот я – невеста! И так всех одели. Шили – сообща. Мы с местным населением не ругались. Если только из-за того, что я беру ведро мыть – а она: «Нет, я сама!»… а потом – смеялись.
С хозяйкой дома, где мы остановились, и прислугой бабой Леной – мы Новый год встречали. Наплакались – и ели вместе. Сын у них погиб в Одессе. Он лётчик был, красивый, смуглый. Плачут – а я тоже плачу: у меня тоже братик двоюродный погиб. Весь экипаж четыре человека – люков не раскрывая, все сгорели прямо в танке. Поплакали – что делать? Давайте кушать. Они меня «полковница» называли, а Диму – «колонель». Я говорю Диме – там в «Военторге» селёдка… пошёл он, тащит её… ну что ещё? Они быстро эту селёдку разрезали, икру вытащили, так с маслом размололи – и она стала, как чёрная… что-то ещё добавили, что ещё принесли, и у нас – ужин! И что же теперь?! Только одно: Гитлер – нехороший человек!
Вот ещё случай. Яркий. Три раза я возила в Бельцы наших ребят и румын. Что есть свободного – местное население давало подводу, кого как положат, застелят кукурузой – и он же, хозяин с лошадью, едет вместе с нами. В какое бы мы село ни вошли – они несут сало, гуся, яйца – и всё раненым. Русские, румын или еврей – они никогда не спрашивали! Всех кормят досыта! Выучили уже «Спасибо» – и улыбаются. И румынки русских кормили! Тащат такое – в смирное время такого не увидишь! Как они сумели в военное время спрятать от немцев?!
— Как награждали медперсонал?
— Мало награждали, конечно. Старших офицеров – награждали. И то – самое большее – это «Красная Звезда», а ведь у нас и они гибли! В Новочеркасске хирурга одного на повышение убрали – и на его место прислали женщину. Она и Иванова Тамара Васильевна, начальник 3-го отделения хирургического, сняли домик. Тамару Васильевну – все любили: она молодая – и всё время с нами… и бомба попала в их половину. А во второй половине хозяйка с двумя детьми была – и их даже не тронуло, а у наших от одной осталась рука, а от другой кисть. — Спасибо.
(75)
